Дмитрий пригов. Выставка Дмитрия Пригова в Русском музее (Мраморный дворец) Дмитрий пригов биография

Родился 5 ноября 1940 в Москве, в семье инженера и пианистки. После окончания школы два года работал слесарем на заводе. В 1959–1966 учился в Московском высшем художественно-промышленном училище (быв. Строгановское) по отделению скульптуры. С 1966 по 1974 работал в архитектурном управлении Москвы. С 1975 – член Союза художников СССР. С 1989 – участник московского Клуба Авангардистов (КЛАВА).

Стихи начал писать с 1956. В 1970–1980-е его произведения печатали за рубежом в эмигрантских журналах США (альманах «Каталог»), Франции (журнал «А–Я») и Германии, а также в отечественных неподцензурных изданиях. Свои тексты исполнял преимущественно в буффонадной и экзальтированной манере, почти кликушеской. В 1986 направлялся на принудительное лечение в психиатрическую клинику, откуда был скоро освобожден благодаря протестам деятелей культуры внутри страны (Б.Ахмадулина) и за рубежом. На родине начал публиковаться только во времена перестройки, с 1989. Печатался в журналах «Знамя», «Огонек», «Митин журнал», «Московский вестник», «Вестник новой литературы», «Новое литературное обозрение» и др. С 1990 – член Союза писателей СССР; с 1992 – член Пен-Клуба. С конца 1980-х периодически приглашается с литературными и музыкальными номерами в различных телевизионные программы. С 1990 изданы более десятка стихотворных сборников, несколько книг прозы – романы , 2000, Только моя Япония , 2001; книга интервью Говорит Д.А.Пригов (2001).

Лауреат Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера, которая вручается в Германии в Гамбурге (1993), стипендиат Академии искусств Германии (ДААД, Немецкой службы академических обменов).

Помимо сугубо литературной деятельности, Пригов написал большое число графических работ, коллажей, инсталляций, перформансов. Член Союза Художников СССР с 1975. Примерно с этого же времени участник изобразительных и литературных андеграундных акций, а с 1980 его скульптурные работы выставляются за рубежом. Первая персональная выставка – в 1988 в Struve Gallery (Чикаго). Участвовал также в различных музыкальных (группа «Среднерусская возвышенность», совместные работы с композитором Сергеем Летовым и др.) и театральных проектах. С 1999 (общероссийский фестиваль-конкурс «Культурный герой») активно привлекается к участию в руководстве и в жюри различных фестивальных проектов.

КОНЦЕПТУАЛИЗМ

Является, наряду с Ильей Кабаковым, Всеволодом Некрасовым, Львом Рубинштейном, Франциско Инфантэ и Владимиром Сорокиным одним из основателей и идеологов русского концептуального искусства, или московского романтического концептуализма (как в его литературном, так и в изобразительном ответвлениях). Концептуализм – направление в искусстве, придающее приоритетное значение не качеству исполнения произведения, а смысловой оснащенности и новизне его концепции, или концепта.

ИМИДЖИ

В этом плане Пригов акцентирует внимание на моменте формирования и поддержания литератором своего «поэтического имиджа», который возводится в ранг основополагающего элемента индивидуальной творческой системы. Он часто говорит о стратегиях, жестах, конструировании имиджа и т.п.

В течение ряда лет он примерял к себе самые разнообразные имиджи, как традиционные, так и «новаторские» – поэта-глашатая, поэта-резонера, поэта-кликуши, поэта-мистагога (пророка, мистического лидера), и т.д.

Одним из постоянных индивидуальных элементов имиджа Пригова является его литературное имя – Дмитрий Александрович (в какие-то периоды – Дмитрий Алексаныч) Пригов, в котором обязательно употребление отчества «по определению».

Стоит оговориться, что само по себе внимание к имиджу и жесту не может однозначно служить характеристикой концептуализма. По словам М.Л.Гаспарова, «только в доромантическую эпоху, чтобы быть поэтом, достаточно было писать хорошие стихи. Начиная с романтизма – а особенно в нашем веке – „быть поэтом" стало особой заботой, и старания писателей создавать свой собственный образ достигли ювелирной изощренности. В 19 в. искуснее всего это делал Лермонтов, а в 20 в. еще искуснее – Анна Ахматова». Однако Пригов делает эту традицию абсолютно самоценной, доводит ее до логического завершения, а в каких-то случаях – до абсурда.

ОСМЫСЛЕНИЕ СЕБЯ И ЭПОХИ

Интеллектуальная деятельность Пригова включает в себя гипертрофированный элемент рефлексии, он осмысливает не только любые свои художественные и даже бытовые жесты, но и их контекст, ситуационный и исторический. Он стремился привнести ощущение ясности, понимания того, что происходит. Он утверждал: «мы присутствуем при очень сложном комплексе конца трех проектов. Первый проект – это секулярное искусство возрожденческое; второй проект, заканчивающийся, – это высокое и властное искусство просвещения, и третий проект, заканчивающийся, – это персоналистское искусство авангарда, родившееся в 20 в. Дело в том, что эти три проекта, совпавшие и сошедшиеся как в острие в конце нашего века, породили именно это странное ощущение кризиса и в то же время абсолютной свободы, т.е. – нет в практике художника такого противостояния какому-либо из проектов, как скажем, в начале авангардного искусства – сбросить Пушкина с конца современности. Нынче такие проблемы вряд ли возможны».

Следствием постоянных рефлексивных усилий Пригова является почти обязательная философская подкладка, «подстилаемая» им под свои произведения. Так, известный в 1970-е стихотворный цикл о «Милицанере» подразумевает, по заявлениям автора, осмысление роди государства в жизни человека, государства, олицетворяемого сотрудниками органов правопорядка. В цикле стихов Тараканомахия якобы раскрывается «древнее хтоническое, низменное начало», привносимое в нашу жизнь домашними насекомыми.

БЕСКОНЕЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Пригов постоянно экспериментировал со стилями, жанрами, отдельными художественными и просто техническими приемами. Важной особенностью его творчества – склонность к соединению новаторских художественных практик с обыденной жизнью, с масскультом, даже китчем, что иногда производило ошеломляющий эффект.

Помимо написания собственных оригинальных произведений, Пригов нередко трансформировал тексты других авторов – от умерших классиков до малоизвестных современных графоманов. Переделка текста могла идти на самом разном уровне и зачастую носила не только эстетический, но и идеологический характер. В начале 1990-х Пригов сделал самиздатское издание пушкинского романа Евгения Онегин, заменив в нем все прилагательные на эпитеты «безумный» и «неземной»; он утверждал, будто произвел «лермонтизацию Пушкина». В клубной среде популярностью пользоваллись приговские «мантры» – чтение нараспев, с подвыванием, произведений русской и мировой классики, в стиле буддистских или мусульманских песнопений.

Постоянные переходы из одного вида искусства в другой, из жанра в жанр осмысливались самим Приговым как жизненная уловка: «мания преследования, мания менять имиджи, род деятельности, открывать все новые кусочки территории, куда можно убежать, где каждый следующий участок, на котором ты замечен и который может быть идентифицирован с тобой, моментально покидается. Поэтому когда мне говорят: ты художник, я отвечаю: нет-нет, я поэт, а когда мне говорят: ты поэт, я говорю: ну да, я поэт, но вообще-то я художник...»

Экспериментаторство Пригова, постоянные поиски нового позволили ему добавить в литературный обиход множество по большей части курьезных «новшеств». Так, в 1970-е, одновременно или несколько раньше ужгородского поэта Феликса Кривина, он вводит в поэтическую лексику термин «дистрофик», т.е. стихотворение из двух строф – как ни странно, в истории литературоведения специального понятия для этой поэтической формы до сих пор не существовало. Среди «нововведений» Пригова есть как минимум одно важное добавление к арсеналу художественных средств стихотворца. Филологом Андреем Зориным выделена в поэтическом инструментарии Пригова т.н. приговская строка – сверхсхемная, часто укорочена и с искаженным ритмом строка, добавляемая в конце стихотворения после достижения текстом строфической, синтаксической, ритмической завершенности, – как бы «довесок» к основному тексту. Случаи применения такой строки встречались и ранее, но именно Пригов сделал ее устойчивым художественным приемом. При прочтении автором она обычно выделялась интонационно – произнося ее как бы на спаде, упавшим или как бы неожиданно усталым голосом, либо со вкрадчивым понижением тона.

МЕГАЛОМАНИЯ

Согласно приговской художественной системе, отдельным произведением является не стихотворение, а скорее стихотворный цикл, целая книга; этим отчасти объясняется одна из главных особенностей творчества Пригова – ориентация на «валовый поэтический продукт». В плане количественных характеристик он невероятно плодовит, в начале 1990-х им была поставлена фантастическая задача – написать к 2000-му 24 000 стихотворений: «24 тысячи – это по стихотворению на каждый месяц предыдущих двух тысяч лет и соответственно на каждый месяц наступающих. Вот такой проект на четыре тысячи лет: есть идеальный поэт, есть идеальное будущее, есть идеальный читатель, есть идеальный издатель» (Пригов Д.А. Я идеальный поэт своего времени ). Стихотворения писались им ежедневно, значительная часть их была издана автором микроскопическим тиражом в несколько экземпляров на пишущей машинке, которую он неизменно предпочитал компьютеру.

«Моя задача – как можно быстрее забыть написанное стихотворение, потому что при таком количестве написанного, если оно все будет сидеть в башке, не получится следующего», – признавался автор. В качестве обоснования своей дикой производительности автор приводил и «долго царствовавший русский культурный менталитет. Это постоянное ощущение катастрофы, стояния на краю пропасти, отчего возникает желание эту пропасть срочно чем-то заполнить, закидать, не важно, чем – домашним скарбом, чугунными болванками (с производства), – нужно беспрерывно и монотонно что-то кидать в эту пропасть. И вот оказывается, что реактивной силой этого кидания ты только и удерживаешься от падения вниз. Поэтому здесь главное не качество сделанного, не точность удара, а беспрерывное движение».

Пригов писал в основном циклами, коих создал несметное количество: Азбуки , Стратификации , Про мертвецов , Красавица и герой , Дети как жертвы сексуальных домогательств , Страна встреч с медведем и не только с ним , Дитя и смерть , Дистрофики и т.д.

Стремление к планомерному перенесению в текст вещей и явлений мира при фактически чудовищном числе созданных произведений привело автора к тому, что ему было сложно найти тему, которая не была бы им ранее затронута. У него всегда находились один-два сонета-иллюстрации или стихотворения для круглого стола абсолютно любой тематики. По мнению В.Курицына, «Пpигов осуществил гениальную интуицию соцpеализма – сделал искусство полностью плановым. Но так как соцpеализм мыслит себя в качестве веpшины миpового искусства, так и постсоветский жест легко замыкается на вечности – на мифе Великого Тpуда, на ответственности за каждый месяц истоpии всего человечества…».

Универсальность творческой личности Пригова вынуждала критиков и культурологов приискивать для него аналогии, «пары» среди пантеона русской и мировой литературы. В статье Год без Бродского тот же В.Курицын раскрывал параллели и противопоставления Пригова и И.Бродского – наиболее, на его взгляд, масштабных, и в чем-то взаимно полярных, поэтических фигур современной эпохи.

ОТРИЦАНИЕ ПРИГОВА

Неукротимая, даже несколько безумная созидательная энергия приговского творчества подталкивала критиков обыгрывать это его качество как центральное и определяющее (на круглом столе «Грызуны в литературе» 8 ноября 2000 Пригов был представлен, по ассоциации с известным свойством кроликов, как «самый плодовитый русский литератор»). Вообще, приговское творчество давало богатую пищу не только для художественных и искусствоведческих интерпретаций, но и для разнообразной и во многом противоречивой, ввиду своей многоплановости и многозначности, критики со стороны других авторов. Вероятно, это был и наиболее критикуемым русским литератором.

В журналистских публикациях о Пригове сплошь и рядом встречаются упрощенные, редуцирующие интерпретации его поэтики: «ироническое обыгрывание советских штампов, абсурдизм, черный юмор». Такое видение приговского творчества, формально безукоризненное низведение его многоуровневой структуры до простых схем характерно зачастую не только для дале ких от современного искусства публицистов, но и для коллег по литературному цеху, известных и авторитетных интеллектуалов.

Так поэт Виктор Кривулин писал: «В конце 80-х мода на концептуализм захватывает и русскую провинцию. Пригов и Рубинштейн опознаются как ключевые культурные герои эпохи распада Большого Советского Мифа. Пригов пришел в поэзию из изобразительного искусства, перенеся в свои тексты приемы коллажирования и чисто инсталляционные принципы работы с готовыми вещами («ready made»). В качестве таких «готовых вещей» он использует хрестоматийные тексты, клишированные идеологические формулы, ритуальные словесные жесты. Его поэзия абсолютно лишена лирического субъекта, это набор высказываний, восходящих якобы к усредненному советскому человечку, микроскопическому наследнику гоголевского Акакия Акакия Башмачкина. Пригов говорит обо всем, не умолкая ни на секунду, с пародийной серьезностью откликаясь на любые актуальные ситуации и обнаруживая при этом тотальную бессодержательность самого процесса поэтического говорения. (Полвека русской поэзии. Предисловие к Антологии новейшей русской поэзии – Милан, 2000).

«Умный Пригов может доходчиво растоловать смысл своих принципиально бессмысленных сочинений, ставя рекорд надувательства», – пишет критик Станислав Рассадин.

С большим сочувствием высказывается литературовед О.Лекманов: «…Д.А.Пригов, как и Владимир Сорокин – стал добровольной жертвой собственных экспериментов, – эстетических, и этических – обозначив край, далее коего идти нельзя, за который можно только заглянуть».

Между тем, неискушенный читатель может найти в приговских текстах и отражение жизни, и искренне чувство (или, возможно, удачную его имитацию).

Издания: Слезы геральдической души, 1990; Пятьдсят капелек крови , 1993; Явление стиха после его смерти , 1995; Запредельные любовники , 1995; Сборник предуведомлений к разнообразным вещам , «Ad Marginem», 1995; Дмитрий Александрович Пригов. Собрание стихов , в двух томах, Wiener Slawistischer Almanach, Вена, 1997; Написанное с 1975 по 1989 , 1997; Советские тексты , 1997; Евгений Онегин , 1998; Живите в Москве. Рукопись на правах романа , 2000; Только моя Япония , 2001; Исчисления и установления. Стратификационные и конвертационные тексты , 2001.

Московский поэт, скульптор, художник, перформансист, которого часто называют "отцом русского концептуализма".

Дмитрий Александрович Пригов родился в Москве 5 ноября 1940 года. После средней школы два года работал на заводе, затем поступил в Строгановское училище на скульптурное отделение, откуда на один год был исключен – "за формализм". В 1966-1974 годах работал архитектором в Главном архитектурном управлении Москвы (по другим сведениям - инспектором по проверке покраски зданий). Стихи начал писать в 1956 году, а первые публикации появились во второй половине 1970-х в эмигрантских и славистских журналах. Одновременно работал скульптором и был дружен со многими деятелями московского андерграунда, в том числе с Львом Рубинштейном и Франциско Инфанте. Несколько стихотворений Пригова в 1980 году были опубликованы в неофициальном альманахе "Каталог".

В 1986 году Пригова, придумавшего уличную акцию – раздавать поэтические тексты прохожим - направили на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу но после протестов общественности он был выпущен. С 1987 года начал официально публиковаться и выставляться, а в 1991 году стал членом Союза писателей (членом Союза художников он был с 1975 года).

Впервые Пригов участвовал в выставке в СССР в 1987 году: его работы были представлены в рамках проектов "Неофициальное искусство" (Выставочный зал Красногвардейского района, Москва) и "Современное искусство" (Выставочный зал на Кузнецком мосту, Москва). В 1988 году у него состоялась первая персональная выставка в США – в чикагской галерее Струве. Впоследствии его работы многократно показывались в России и за ее пределами, в частности, в Германии, Венгрии, Италии, Швейцарии, Великобритании, Австрии.

Первый поэтический сборник Пригова – "Слезы геральдической души" - вышел в 1990 году в издательстве "Московский рабочий". В дальнейшем Пригов опубликовал книги стихов "Пятьдесят капелек крови", "Явление стиха после его смерти" и прозы – "Только моя Япония", "Живите в Москве". К ноябрю 2005 года количество стихов Пригова, по его собственным словам, приблизилось к 36 тысячам, причем автор никогда не ставил задачей опубликовать их все. Говоря о своем поэтическом кредо, Пригов утверждал: "Меня волнуют не слова сами по себе, а некие культурологические грамматики, большие идеологические блоки… Я работаю с имиджем ХIХ века в нынешнем поп-сознании".

В 1993 году Пригов был награжден Пушкинской премией фонда Тепфера (Германия), а в 2002 году - премией Бориса Пастернака.

Пригов принимал участие в нескольких проектах в качестве актера и вокалиста, в том числе на фестивале композитора Владимира Мартынова , снимался в кино в эпизодических ролях (в частности, в 1990-м – в "Такси-блюз" Павла Лунгина, а в 1998 – в "Хрусталев, машину!" Алексея Германа).

С 2002 года Дмитрий Пригов вместе со своим сыном Андреем и его женой Наталией Мали участвует в группе акционного искусства Prigov Family Group.

6 июля 2007 года Пригов попал в 23-ю московскую больницу с диагнозом "обширный инфаркт". Ему было сделано три операции, и к 9 июля состояние поэта оценивалось как крайне тяжелое. В ночь на 16 июля Пригов умер. О его кончине журналистам сообщил Лев Рубинштейн, его близкий друг.

Русский поэт, художник-график. Один из лидеров русского «неофициального искусства».

Родился 5 ноября 1940 года в Москве, в семье инженера и пианистки.
После окончания школы два года работал слесарем на заводе. В 1959–1966 годах учился в Московском высшем художественно-промышленном училище (быв. Строгановское) по отделению скульптуры.
С 1966 по 1974 годы работал в архитектурном управлении Москвы.
С 1975 года – член Союза художников СССР.
С 1989 года – участник московского Клуба Авангардистов (КЛАВА).

Стихи начал писать с 1956 году. В 1970–1980-е годы его произведения печатали за рубежом в эмигрантских журналах США (альманах «Каталог»), Франции (журнал «А–Я») и Германии, а также в отечественных неподцензурных изданиях. Свои тексты исполнял преимущественно в буффонадной и экзальтированной манере, почти кликушеской. В 1986 году направлялся на принудительное лечение в психиатрическую клинику, откуда был скоро освобождён благодаря протестам деятелей культуры внутри страны (Бэлла Ахмадулина) и за рубежом. На родине начал публиковаться только во времена перестройки, с 1989 года. Печатался в журналах «Знамя», «Огонек», «Митин журнал», «Московский вестник», «Вестник новой литературы», «Новое литературное обозрение» и др.
С 1990 года – член Союза писателей СССР; с 1992 года – член Пен-Клуба.
С конца 1980-х годов периодически приглашается с литературными и музыкальными номерами в различных телевизионные программы. С 1990 года изданы более десятка стихотворных сборников, несколько книг прозы – романы Живите в Москве. Рукопись на правах романа, 2000, Только моя Япония, 2001; книга интервью Говорит Д.А. Пригов (2001).

Помимо сугубо литературной деятельности, Пригов написал большое число графических работ, коллажей, инсталляций, перформансов. Член Союза Художников СССР с 1975 года. Примерно с этого же времени участник изобразительных и литературных андеграундных акций, а с 1980 года его скульптурные работы выставляются за рубежом. Первая персональная выставка – в 1988 году в Struve Gallery (Чикаго). Участвовал также в различных музыкальных (группа «Среднерусская возвышенность», совместные работы с композитором Сергеем Летовым и др.) и театральных проектах. С 1999 года (общероссийский фестиваль-конкурс «Культурный герой») активно привлекается к участию в руководстве и в жюри различных фестивальных проектов.

Умер Д.А. Пригов в ночь на 16 июля 2007 года в 23-й московской больнице вследствие осложнений после инфаркта. Похоронен на Донском кладбище в Москве.

Дмитрий Александрович Пригов (5 ноября 1940, Москва, СССР-16 июля 2007, там же, Россия) - русский поэт, художник, скульптор. Один из основоположников московского концептуализма в искусстве и литературном жанре (поэзия и проза).

Биография

Родился 5 ноября 1940 года в семье интеллигентов: отец - инженер, мать - пианистка. Его родители, немецкого происхождения, были вынуждены в 1941 г. сменить национальную идентичность. Дмитрий Пригов, позже подолгу живший в Германии, по замечанию близко его знавшего Игоря Смирнова, так и не заговорил на немецком языке.

По окончании средней школы работал некоторое время на заводе слесарем. Потом учился в Московском высшем художественно-промышленном училище им. Строганова (1959-1966). По образованию скульптор.

В 1966-1974 годах работал при архитектурном управлении Москвы.

В конце 1960 - начале 1970-х годов идейно сблизился с художниками московского андерграунда. В 1975 году был принят в члены Союза художников СССР. Однако в СССР до 1987 года не выставлялся.

С 1989 года - участник московского Клуба Авангардистов (КЛАВА).

Стихи Пригов сочинял с 1956 года. До 1986 года на родине не печатался. До этого времени неоднократно печатался за границей с 1975 года в русскоязычных изданиях: в газете «Русская мысль», журнале «А - Я», альманахе «Каталог».

В 1986 году после одного из уличных выступлений был принудительно направлен на лечение в психиатрическую клинику, откуда его освободили благодаря вмешательству известных деятелей культуры внутри и вне страны.

Впервые Пригов участвовал в выставке в СССР в 1987 году: его работы были представлены в рамках проектов «Неофициальное искусство» (Выставочный зал Красногвардейского района, Москва) и «Современное искусство» (Выставочный зал на Кузнецком мосту, Москва). В 1988 году у него состоялась первая персональная выставка в США - в чикагской галерее Струве. Впоследствии его работы многократно показывались в России и за её пределами, в частности, в Германии, Венгрии, Италии, Швейцарии, Великобритании, Австрии.

Первый поэтический сборник Пригова - «Слезы геральдической души» - вышел в 1990 году в издательстве «Московский рабочий». В дальнейшем Пригов опубликовал книги стихов «Пятьдесят капелек крови», «Явление стиха после его смерти» и прозы - «Только моя Япония», «Живите в Москве».

Пригов - автор большого числа текстов, графических работ, коллажей, инсталляций, перформансов. Неоднократно были организованы его выставки. Снимался в кино. Участвовал в музыкальных проектах, одним из которых, в частности, была «организованная из московских художников-авангардистов» пародийная рок-группа «Среднерусская Возвышенность». Участники группы, по их утверждениям, брались доказать, что в русском роке музыкальная составляющая не имеет никакого значения и что слушатели всего лишь реагируют на ключевые слова в тексте. С 1993 по 1998 гг. Пригов неоднократно выступал с рок-группой «НТО Рецепт», которая использовала его тексты в своём творчестве.

Ведущие лирические образы поэтики Пригова - «милицанер» и абстрактный «он». Лирические герои смотрят на мир глазами советского обывателя. Вдохновением для цикла про милицанера стала жизнь в московском спальном районе Беляево, в доме близ МГУ МВД. В 2003 году Пригов провел вместе с Сергеем Никитиным прогулку-диалог «Литературное Беляево», показывая видовые и содержательные для его творчества точки этого места. Главными прозаическими текстами Пригова являются две первые части незавершённой трилогии, в которой автор испробует три традиционных жанра западного письма: автобиография в романе «Живите в Москве», записки путешественника в романе «Только моя Япония». В третьем романе должен был быть представлен жанр исповеди.

Общее количество стихотворных работ Пригова - свыше 35 тысяч. С 2002 года Дмитрий Пригов вместе со своим сыном Андреем и его женой Наталией Мали участвовал в группе акционного искусства Prigov Family Group.

Скончался в ночь на 16 июля 2007 года в 23-й московской больнице вследствие осложнений после инфаркта. Похоронен в Москве, на Донском кладбище.

Фотография: andyfreeberg.com

На выставке «Дмитрий Пригов: от ренессанса до концептуализма» в Третьяковской галерее, пожалуй, впервые можно оценить объем наследия Пригова. Его мир состоял из повторяющихся сюжетов, переходящих из десятилетия в десятилетие, и предельно узнаваемых героев: «бедная уборщица», огромный глаз, ауры и бестиарий, а также стихограммы и работы с газетами. При этом Пригов оставил колоссальное число произведений, многие из которых он даже не подписывал, что создало некоторые проблемы в работе над выставкой.

Арт-критик

«Пригова следует воспринимать не как писателя, который еще немного рисовал (ну как Пушкин этим баловался), а как художника, который делал художественные произведения в том числе и в слове, в перформансе. В противном случае его литературная практика покажется довольно традиционной. Сейчас происходит некая «борьба за душу» Пригова, издается канонический для России свод его сочинений (первый том пятитомного собрания сочинений, «Монады», был выпущен в 2013 году. - Прим. ред. ), про который известно, что он не будет полным. Мне весьма интересно, какая часть его наследия там будет пропущена или отодвинута на поля и каким в итоге предстанет его образ. Пригов - один из крупнейших русских писателей и художников, и у таких фигур (Маяковский - самый яркий пример) всегда бывает интересная посмертная судьба, иногда с поразительными поворотами. Посмотрим».

Галерист

«Когда-то мы делали проект «Конверсия», одним из аспектов которого было использование художниками техники. У Пригова была такая теория, что русские используют технику всегда не по назначению. Вот, например, когда Петр Первый впервые привез из Голландии эти замечательные токарные станки и раздал их боярам - мол, пользуйтесь, повышайте свою квалификацию, - то они и выбросить их не могли, и как этим пользоваться, не знали. Поэтому они у них либо стояли в самом центре избы как некая демонстрация близости к царю, либо их использовали в качестве груза, когда квасили капусту. Так вот, Пригов создал проект «Компьютер в русской семье», это была серия фотографий, где он показывал, как русский человек пользуется компьютером. Ну, например, девушка смотрит в экран, как в зеркало; компьютер украшают всякими рюшечками; мужчина использует его как подставку, чтобы удобнее было завязывать шнурки. В общем, компьютер в русской семье - это было почти что домашнее животное или табуретка».

куратор ретроспективы Пригова в Третьяковской галерее

«Все спрашивают - а почему у нас инсталляция с динозавром? У Пригова история с динозавром - это всего лишь один эскиз. Но для меня было важно показать именно динозавра. Есть такая серия «Для Джорджика» - это серия наклеек, которую он создал для своего внука и написал к ней стихи: внук очень любил динозавров и ничего другого не любил. Не хотел читать Пушкина, Лермонтова - и Пригов адаптировал Пушкина под динозавров. Вместо «мой дядя самых честных правил» писал «мой динозавр самых честных правил». Но динозавр для Пригова - это еще и фигура абсолюта, «Парк юрского периода», все что угодно. Здесь мы видим существо, которое свободно существует в пространстве, которое для него не предназначено. Он не укладывается в нашей голове, но свободно может пройти сквозь стену. Это что-то, что больше нас. Художники XX века всегда уходили от этой темы, их, как правило, мало интересовала классическая красота религиозного искусства, а Пригов эти темы вдруг начинал сквозь себя активно прокручивать. Этот динозавр во многом передает ощущение столкновения с тем, что больше тебя и выходит за границы твоего понимания.

Пригов издевался над музеем как храмом искусства со своими жесткими устоявшимися законами - в частности, в серии «Для бедной уборщицы». Надо сказать, всегда у людей, мало знакомых с творчеством Пригова, возникает, как правило, один вопрос: «Это про религию или про что?» Как про «Черный квадрат» всегда спрашивают, это искусство или нет. Пригов постоянно вызывает религиозные ассоциации. Надо понять, что такое глаз, который смотрит отовсюду с его работ. Это, с одной стороны, божественное око, а с другой стороны, он означает власть. Также этот глаз может означать зрителя - это то, на что ты смотришь и что смотрит на тебя. Чтобы понять эту ситуацию, надо осознать, что ты не уборщица, а еще один участник художественного процесса».

Перформансы

Пригов занимался перформансом на протяжении всей своей жизни, и многие из них не были задокументированы. В 2002 году сын художника Андрей и его жена Наталья Мали пригласили Пригова работать совместно. Так была создана группа «ПМП» (Пригов–Мали–Пригов), или Prigov Family Group, - еще один важный эпизод экспансии поэта в пространство современного искусства.

Галерист

«У Пригова был такой перформанс. Он взял цитаты из Евангелия и напечатал их сам в виде объявлений: там, где обычно снизу гармошкой печатают телефоны, он указал, откуда они взяты - Евангелие от Матфея, такая-то страница. Чтобы человек, прочитав это, мог найти по этой памятке в Евангелии понравившийся кусочек. Он ходил и расклеивал их на остановках, среди объявлений о потерянных собаках, поисках работы и аренде квартир. Его тут же забрали деятельные органы. Через некоторое время выяснилось, что он известный художник, по его поводу могут быть проблемы с иностранными дипломатами и т.п. Они решили его отпустить, но перед этим сказали: «Мы вас отпускаем, но у нас к вам огромная просьба: на будущее объясните, как нам отличить художника от сумасшедшего или диссидента?» Пригов сказал очень важную вещь: «У вас нет никакого способа, потому как художник - это и сумасшедший, и диссидент. Единственное, что вам нужно, - знать имена художников». И по большому счету это относится не только к органам, но и к любому не включенному в художественный контекст человеку, который первый раз встречается с искусством.

В рамках медиа-оперы «Россия» Дмитрий Пригов учит кота выговаривать название нашей страны

Художник

«Наше творческое знакомство началось с того, что я хотела снять видеотриптих «Потаенная слеза» (туда входили фильмы «Дитя и смерть», «Набоков» и «Последний поцелуй»). Из-за частых разъездов Пригова фильмы снимали частями у нас дома, на протяжении двух лет. Пригов быстро адаптировался к образу, обожал камеру и любил дурачиться. Он дополнял мои идеи своими, и мы всему учились друг у друга. Это всегда было очень интенсивно. Затем мы решили отснять фотопроект «Семья навсегда». Над ним мы тоже работали несколько лет, и постепенно у нас образовался архив из совместных работ. В 2004 году нам предложили сделать персональную выставку в московском ГЦСИ с некоторыми нашими перформансами, показанными на мониторах, фотосерией «Семья навсегда» и живым перформансом «Я третий». В последние годы Пригов много работал с черным цветом, с образом смерти, с теологической символикой. Он обожал дадаизм и восхищался Малевичем. Вообще, его интересовали все гении. Даже тоталитарные лидеры и серийные убийцы».

Поэзия

В пору застоя, когда публиковать стихи было невозможно, выходом для поэта были домашние выступления. Пригов часто выступал со своими стихами в мастерской Бориса Орлова и участвовал в еженедельных собраниях поэтов, писателей и критиков, которые проходили во второй половине 1970-х в квартире Михаила Айзенберга.

Поэт

«В один из дней 1977 года мой приятель-художник предложил: «Пошли завтра в одну мастерскую. Там будет читать поэт Пригов».

Такого нет поэта, - уверенно ответил я.

Отчего ж это нет?

Во-первых, я всех поэтов уже знаю, а во-вторых, не бывает такой фамилии.

Так давай сходим и проверим.

Пошли. Много народу, в том числе знакомого. Появился и тот, кто называл себя поэтом Приговым. Сел за столик, разложил маленькие машинописные книжечки. Гул затих. Поэт начал: «Здравствуйте, товарищи! («Товарищи» - это нормально, это соцарт, все понятно.) Сначала немного о себе. Я родился в Москве. Мне тридцать семь лет, возраст для поэта роковой…»

Ровно в этот самый момент (ей-богу, не вру!) со стены сорвалась огромная картина в массивной раме и с невероятным грохотом брякнулась прямо за спиной выступавшего. Общее оживление, кое-кто зааплодировал. Картину от греха подальше сослали в другую комнату.

Так мы познакомились, потом подружились. И дружили мы ровно тридцать лет».

Художник

«В 1967-м Пригов окончил Строгановку и расстался с академическим искусством. До 1972-го он работал чиновником в архитектурном управлении Москвы, а затем пришел ко мне в мастерскую. Это время я называю «период улицы Рогова». Для нас обоих это были годы интенсивного пластического поиска. Уже тогда для Пригова-поэта была важна изобразительная сфера. В середине 1970-х он начал создавать свои «стихограммы», где словообразование переходило в новую пластическую форму. А с 1980 года постепенно стала появляться популярность. Началось все с публикации его стихов в американском альманахе «Каталог». С этого момента он становится предметом внимания со стороны властей. До начала перестройки его преследовали - мы жили по соседству, и Пригов прятал у меня свой архив. Расцвет его поэтического таланта, на мой взгляд, приходится на период с 1973 года, когда он начал работу над циклом «Исторические и героические песни», и до перестройки. Начиная со второй половины 1980-х его поэзия существовала в форме акций и перформансов - эти тексты нужно оценивать уже совсем по другой шкале».

Поэт

«Мы познакомились весной 1975 года: я пришел в их общую с Борисом Орловым мастерскую на Димино чтение. Литературные чтения там проводились регулярно, регулярным стало и мое появление. Мы постепенно подружились. Некоторые его отзывы о стихах поражали невероятной тонкостью и каким-то глубинным пониманием существа дела. Через пару лет Д.А. стал приходить на наши четверги и, как правило, приносил новую машинописную книжечку. После зачтения оставлял ее на память, и у меня в какой-то момент оказалось изрядное собрание таких книжечек. Но однажды я дал их почитать своим знакомым, а там как раз случился обыск. Так и пропали книжечки.

Выпить с ним не удавалось и в начале знакомства. Дима пил только пиво - и то в ограниченных количествах. Наши необузданные нравы того времени окорачивало даже само его присутствие - и то полубрезгливое недоумение, с которым он относился к пьющим людям. (Так этнограф искоса наблюдает обычаи дикарей.) Но думаю, что это еще и следствие его ранних болезней - отсутствие того излишка здоровья, которое можно легко и неразумно потратить.

Но при общем замедлении и закисании жизни - какое это было удивительное и тревожное зрелище! Словно горящий куст под мелким дождичком».

Писатель

«Началось с того, что году в 1977-м, наверное, в мастерской у Эрика Булатова я прочитал его стихи. Это было днем, мастерская была залита таким ровным солнечным светом, и вот стихи… они сильно задели. Они сразу заставили почувствовать, что это сильный поэт, которому есть что сказать - и сказать принципиально новое. Я их перечитывал, и, как всякие стихи на бумаге, они как бы нерукотворны - то есть ничего не могут сказать о человеке, который написал их; и в разговоре с Булатовым я не мог из его описаний понять, кто такой Пригов. Тем более он относился к нему несколько настороженно. Через пару лет я попал на чтения в подпольном салоне и увидел Пригова: он читал целый вечер свои тексты, и это было очень сильное, яркое впечатление. Я увидел удивительно современного поэта - поэта, язык и мышление которого опережают течение советского времени, который своим явлением как бы разрывает окружающую действительность. Он был в джинсах и белой рубашке. На эту рубашку падал весь вечер свет лампы - и была удивительная перекличка с теми белыми страницами, на которые тогда падал свет мастерской. Это были ожившие стихи в образе Пригова. Он был олицетворением этих текстов, он буквально за них отвечал - и ментально, и телесно. Часто бывает, что автор абсолютно не совпадает с собственными текстами - ты видишь его и не понимаешь, каким местом он все это написал. Тут было полнейшее совпадение творца и текстов. Этот вечер один из ярчайших в моей жизни. Такое редко случается».

Музыка

Нечто среднее между авант-рок-группой и перформанс-проектом, группа «Среднерусская возвышенность» во второй половине 80-х стала предметом локального культа в кругах, связанных с неофициальным искусством. «Среднерусская возвышенность» давала концерты нечасто, но на них постоянно можно было услышать фирменный приговский «крик кикиморы».

Художник

«В одном из главных концертов «Среднерусской возвышенности» в Доме медиков участвовал Никита Алексеев. Никита играл на саксофоне, а потом уехал и, как Державин Пушкину лиру, передал саксофон Дмитрию Александровичу Пригову, который тут же отломал от сакса мундштук. Только его он себе и оставил. Но, надо сказать, он в него все время неистово дудел, кричал кикиморой. Так что инструмент попал в надежные руки и губы. Крик кикиморы стал альтернативой конферансу Сережи Ануфриева, постепенно превратившись в отдельную и незаменимую часть шоу. Кикиморой роль Дмитрия Александровича не заканчивалась - у него были еще две любимые вещи: милицейская фуражка и парик, которые он постоянно натягивал на себя во время концертов. Иногда по отдельности, иногда вместе. А еще Дмитрий Александрович написал и послал, как мне кажется, самое большое количество записочек «из зала» Александру Розенбауму, который дважды выступал перед нами. Записки следующего содержания: «Саша, имейте совесть», «Саша, скоро двенадцать», «Саша, имейте в виду, нам тоже после концерта надо ехать домой».

Музыкант

«Познакомились мы в квартире у Андрея Монастырского, там раньше происходили собрания концептуалистов по четвергам: Пригов, Рубинштейн, Кабаков, Сорокин, Некрасов, «Мухоморы». Пригов все время читал свои стихи, упорно - потому что у него был план: написать сколько-то тысяч стихов к какой-то дате или десять тысяч стихов в год, в общем, у него были повышенные социалистические обязательства. А в 1983 году мы чего-то быстро обсудили - и решили вместе выступать. Ну а где мы могли тогда выступать? Только в одном месте: в посольстве Республики Мальты. Там был посол, который окончил здесь Университет дружбы народов, и так как у него жена была из этого же института, он по распределению остался послом. Он носил длинные волосы, устраивал у себя выставки нонконформистов, чтения, все это сопровождалось мальтийскими винами. Скоро все закончилось, пришли гэбэшники, и, несмотря на то что он перед этим покаялся, даже хаер постриг, все равно это его не спасло: его выслали».

Писатель

«Он отличался тем, что замечательно разбирался в классических операх: знал их наизусть, буквально любил, дрожал и восхищался - но ужасно стеснялся того, что он это любит. Поэтому он скрывал это фактически до последних дней своей жизни, это была его секретная страсть - любить классику. Будучи человеком, который, наверное, вторым после Пушкина приблизил поэзию к жизни - благодаря концептуальному акту его поэзия про милиционеров и так далее стала близка и понятна всем, - он, тем не менее, в душе оставался классически воспитанным и хорошо образованным в плане традиционной культуры».

Проза

Дебютный роман Пригова «Живите в Москве» был опубликован в 2000 году. В последующие годы выходят еще три романа: «Только моя Япония», «Ренат и дракон» и «Катя китайская».

Литературовед

«Пригов начал писать романы по нескольким причинам. Во-первых, многие поэты с возрастом испытывают потребность выразить себя в крупной прозаической форме. Во-вторых, Пригова всегда интересовал феномен моды в культуре. Роман стал модным жанром на рубеже 2000-х. До этого шли постоянные разговоры о том, что литература умерла, а в конце девяностых один за другим вышли романы Шишкина и Улицкой, «Generation П» Пелевина и «Голубое сало» Сорокина. Роман стал престижен, как в советское время. Кроме того, для Пригова романы были своеобразным продолжением стихов: это связано с его программой экспансии в разные жанры. Роман хорошо вписался в эту парадигму. Последняя причина - это более глубокая вещь, которую Пригов аналитически понимал и чувствовал интуитивно. Это незавершенная программа русского модерна в культуре: Пригов развивал модернистскую проблематику в постмодернизме. К сожалению, романы Пригова не оценены в должной мере. Особенно «Ренат и дракон» и «Катя китайская». «Только моя Япония» и «Живите в Москве» проще для читателя. Это более хулиганские романы, и потому публика приняла их теплее».

Фотография: Prigov Family Group

Издатель

«Его уникальность определялась тем, что он во многом был человек персонажный. То есть он сознательно выстраивал свою литбиографию как биографию определенного литературного персонажа. У него был Милицанер, а он был такой персонаж Дмитрий Александрович Пригов. Это очень древняя мифология - что между литературой и жизнью никакой разницы нет, и скорее жизнь подражает литературе, чем наоборот. Пригов был типичным носителем этой мифологии, а мифология эта идет еще от Серебряного века - от вот этих всех историй с Блоком, Андреем Белым в «Башне» Вячеслава Иванова. Такая идея, которую они по-разному называли - теургией, преображением жизни при помощи литературы. Пригов во многом вот этой традиции принадлежит - сознательного перепутывания жизни и литературы. Голос, который раздается в его стихах, - это не голос самого Пригова, а голос персонажа: скажем, говорит милиционер - или говорит, например, какой-нибудь … городской».
Марк Липовецкий филолог

«По архиву Пригова очевидно, что в 1990-х его текстовая продуктивность возрастает по крайней мере в десяток раз. И именно в это время он выходит за пределы, становясь «деятелем культуры», как он себя иронически называл. Он занимается перформансами, оперой, снимается в кино, ведет политическую колонку, много выставляется, ездит по всему миру… С конца 1990-х его очень увлекает идея «новой антропологии». Как изменится культура, когда будет снята проблема конечности человеческого существования - как он полагал (и, кажется, был прав), клонирование, создание виртуального двойника человеческого мозга практически снимут эту проблему. Короче говоря, он очень мощно и разнообразно размышляет о том, как изменяется культура, какие новые субъективности и символические языки она порождает. При этом он далеко выходит за пределы советского опыта и советских языков, становясь вровень с крупнейшими представителями современного неоавангарда».

Философ

«Мне очень запомнилось выступление Пригова в Лас-Вегасе в 1999 году. Он выступал со своими кричалками - вопил «Евгения Онегина», как кикимора, совершенно истошным голосом, от которого уши хотелось заткнуть. Знаете, есть такая классификация - поэт пути, который находится в постоянном развитии, постоянно меняется, как Лермонтов, и поэт, пребывающий все время в своем космосе, как Тютчев. Мне кажется, что Дмитрий Александрович, несмотря на то что он был очень динамичен в своих отзывах на текущие ситуации, является поэтом именно второго типа. Он пел присущим ему голосом - темы менялись, жанры менялись, а сам он не менялся. У него был жизненный проект, который он выполнил. К этому могло прибавиться еще много чего, но «приговское» все равно бы оставалось неизменным. Меня всегда удивляло, что в публичных чтениях он читал очень ограниченное количество стихотворений. Буквально десять или пятнадцать - стихи про милиционеров, «Куликовскую битву» и так далее. И это притом что он каждый день писал по пять стихотворений и, кажется, поставленную себе задачу - написать 30 000 стихотворений - таки выполнил. Я этого никогда не понимал. Но, возможно, в этом состоял его концептуальный прием: повторять самого себя, тем самым затверживая мемы и как можно более глубоко вгоняя их в сознание слушателей».

Смерть

Фотография: из архива «Афиши»

В последний год жизни Пригов планировал совместную акцию с группой «Война»: активисты должны были усадить его в шкаф и затащить на руках на 22 этаж Дома студента на Вернадского. Проект символического вознесения Пригова к небесам так и не был реализован: 16 июля 2007 года он скончался от последствий инфаркта.

Поэт

«Последняя наша встреча случилась накануне того дня, когда он попал в больницу. Попал уже в последний раз. Я помню, что мы посидели с ним в каком-то кафе, выпили пива. Помню, как он рассказывал, что в Москве появилась группа молодых симпатичных людей, делающих совсем новое искусство. И что эти молодые люди затеяли акцию с его участием. То есть собрались поместить его, Дмитрия Алексаныча, в шкаф и поднять его вместе со шкафом на самую верхотуру главного здания МГУ. Не на лифте, нет. По лестнице. И что эта акция намечена прямо буквально на днях. Он обещал позвать меня в качестве зрителя.

На следующий день я узнал, что Д.А. в больнице и что шансов совсем мало. То есть их нет. Я спросил у докторицы, которая случайно оказалась моей знакомой: «Что, плохо?» «Плохо», - сказала она. «Ну насколько плохо?» - спросил я. «Настолько», - совсем коротко и совсем понятно ответила она. «А сколько еще?» - столь же коротко спросил я. «Дня полтора-два», - ответила она. «Ха, вы его не знаете!» - подумал, но не сказал я.

Когда-то он мне объяснил главную причину его многописания и неумения остановиться передохнуть. «Дело в том, - сказал он, - что я не могу избавиться от ощущения, будто я еду на велосипеде по краю пропасти. Если я перестану крутить педали, то я свалюсь в пропасть».

Он не умер ни через полтора, ни через два дня. Он жил еще целых восемь дней. И я знаю - почему. Он из последних оставшихся сил нажимал на педали».